Россия, кровью умытая - Страница 59

— Весело!

Машка кинула глазом туда-сюда, в ладоши хлопнула и пошла рвать:

Иисус Христос
Проигрался в штосс
И пошел до Махна
Занимать барахла…
Взвыли, закашляли, засморкались…
А божая мать
Пошла торговать…
Машка как топнет-топнет и понесла:
Буржавой ты, буржавой,
Хабур чабур лимоны,
Кругом наше право
И наши законы…
Отряд застонал, закачался в гулком реве:
Кыки, брыки всяко право,
Гребем мы все законы…

Кто засвистал, кто принялся стрелять во взбунтовавшихся собак, и медведь, не переносящий лая, заревел во всю пасть.

Площадь не вмещала народа.

Не потешили старики Ванькину гордыню, не вынесли хлеба-соли и своей покорности.

Атаман поднял плеть.

— Стой!

Движение затормозилось.

Брякнув прикладами о черствую землю, стала пехота. Всадники опустили поводья, поспрыгивали с коней и начали разминать занемевшие ноги. Оборвался строй ликующих звуков оркестра. Умолк скрип колес.

Шалим, чуть коверкая слова, прокричал нараспев:

— Квартирьеры, разводи людей по квартирам!.. Бабы, разбирай постели, готовься к бою!.. Фуражиры, ко мне!

Над возами качали хохочущую Машку Белугу, вскидывая ее выше лошадиных голов. Матрос будил матроса:

— Тимошкин, вставай… Тимошкин, мужики горят!

Тимошкин не в силах был вырваться из объятий сна и только мычал. Ведро холодной воды ему на голову! Тимошкин, фыркая, поднял стриженую голову, воспаленные глаза его испуганно мигали:

— Где мы?.. В Таганроге?.. Горим или тонем?

— Хлюст малый, — заржали кругом, — с самого Дону не просыпался, всю неделю пьян был… Слезай, на Кубань приехали, сейчас с казаками драться будем.

Перед зданием станичного правления атаман остановился в раздумье… Потом, переборов себя, ступил на скрипучее крыльцо и, окруженный свитой, ввалился в помещение.

Члены ревкома — по углам.

— Кто у вас тут старший клоун? — спросил Ванька, окидывая зорким глазом вставших комитетчиков.

Григоров вышел из-за стола и протянул руку:

— Здравствуйте… Я — председатель ревкома.

— Откуда ты такой красивый взялся? — не подав руки и раздражаясь, вспыхнул атаман. То, что верховодит станицей не казак, а чужак, которого он и видел-то раньше лишь мельком, взбесило…

Шалима разбирало нетерпенье, перемигнулся с фуражирами и ротными раздатчиками, выкрикнул ругательство и рассек плетью зеленое сукно на столе.

Григоров откачнулся, поправил пенсне и насмешливо проговорил:

— Молодцы вы, ребята, погляжу я на вас…

— Помолчи, председатель, — угрюмо сказал атаман. — Не рад прибытию нашему?

— Что вы, что вы? — опять усмехнулся Григоров. — Все мы рады до смерти.

— Помолчи, председатель, да подумай лучше, как бы нас покормить, да и коней наших не заставляй дрожать от голода.

— Кому подчинен отряд? — спросил Григоров.

— Ну, мне.

— А ты кому?

— Черту.

— За кого же вы воюете?

— А ты что, начальник надо мной, меня допрашиваешь?

— У у, анна сыгы! — как укушенный завопил Шалим и взмахнул плетью.

Атаман удержал его руку. У дверей загалдели:

— Дай ему, Шалим, по бубнам.

— Али на базар рядиться пришли?

— Правильно, будя волынку тянуть, люди голодны, лошади не кормлены.

— Карабчить его, и концы в воду.

— Уйми своего молодца, — сказал Григоров, — прикажи убраться отсюда лишним, тогда будем говорить о деле.

— Гонишь? — прищурился атаман, и ноздри его затрепетали.

— Гнать не гоню, но разговаривать сразу со всеми не желаю.

— Храбрый?

Григоров промолчал.

Не спуская с него глаз, атаман с нарочитой медлительностью вытянул из коробки маузер, спустил предохранитель и выстрелил через голову председателя в стенку.

— Гад…

Вбежал Максим.

Григоров стоял прямо. Сразу осунувшееся лицо его было серо, глаза немы.

— Вот стерва! — в восторге закричал Иван. — Не боится ни дождя, ни грому… Пойдешь ко мне в штаб писарем?

Максим сразу сообразил в чем дело, загородил собою Григорова и, стараясь придать голосу твердость, заговорил:

— Стой, Иван Михайлович… Напрасно ты нашему председателю обиду чинишь… Он расейский и порядков наших не знает.

— Чего же он порядков не знает?

— В председателях недавно ходит, потому и не знает… Станица у нас на беспокойном месте… Ты вот пришел — по зубам бьешь, а завтра кто залетит — в зубы даст: никак невозможно больше недели в председателях высидеть, морда не терпит.

— Морда не терпит?.. — Иван засмеялся.

Прорвался гогот всей свиты: хохотали, захлебываясь чихом, кашлем.

Высмеявшись, атаман спрятал маузер, торопливо — не попадая огнем в трубку — закурил и изложил свои требования.

— Выставим в срок, — пообещал Максим, — и угощенье, и хлеба печеного, и овса, и всего что полагается предоставим в точности… Будьте покойны, Иван Михайлович.

— Ты меня помнишь?

— Дак вы ж Михаилы Черноярова сынок? Как не помнить…

Ванька хотел было что-то спросить про отца, посдержался. Оглядел внимательно Максима:

— Чей таков?

— Максим Кужель… Я тутошний.

— Комиссар?

— Я простой, — ответил Максим.

— Ну, гляди, не исполнишь приказа, голову сниму.

— Будьте покойны, предоставлю.

— Добре. Хлопцы, гайда!

Гости ушли.

— Чего будем делать? — спросил Васянин.

— Послать на фронт вызывную телеграмму, — предложил Меденюк, — вызвать Михаила Прокофьевича с полком, он их угостит…

— А не попытаться ли разоружить банду своими силами? — сказал Григоров. — Добром с ними, как видно, не поладишь…